Крымские татары и Пушкин

Недавно весь мир отмечал День Рождения великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина. Сегодня мы предлагаем вашему вниманию материал о встрече Пушкина с крымскими татарами, подготовленный Иззетом Изединовым. 

…Приказ свыше не обсуждается, а подлежит беспрекословному исполнению! До Пушкина дошла радостная весточка о возможной поездке вместе с Раевскими на юг России. У Пушкина с ними были связны особые надежды на будущее.

Весь поезд Раевских состоял из коляски и двух четырехместных карет. В одной ехали девочки, вместе с ними молоденькая татарочка Зара (Зера) – компаньонка при девочках и крестница генерала: звали ее по-русски Анной Ивановной. Сам генерал ехал со своим доктором Рудыковским, сыном Николаем и Пушкиным в одной карете.

По пути они заехали в Екатеринослав (Днепропетровск), на Кавказ… Переправа через пролив совершилась, и Пушкин, оставив пределы Азии, вступил на долгожданную землю Тавриды – Крым. У развалин одной из гробниц Пушкин, наклонившись, сорвал красный цветок дикого мака и заложил этот цветок в книжечку, бывшую с ним. Путешествие по морю продолжалось, они остановились в Феодосии у бывшего градоначальника, который подарил Пушкину книгу «О Южном береге Крыма». Книга была написана самим Семеном Михайловичем Броневским. Оставив позади Феодосию, паруса двигались уверенно вдоль берегов Тавриды. «Вот и Чатыр-Даг», – сказал, подойдя к Пушкину, капитан. Пушкин почти всю ночь не спал, смотрел на вид горного берега, покрытого тополями, виноградом, лаврами и кипарисами… К утру Пушкин уснул на несколько часов, впрочем, и этого оказалось довольно. Корабль чуть колыхался, и все семейство Раевских уже было на палубе. Корабль остановился на виду у Гурзуфа. Справа был Аю-Даг, далеко вышедший в море. Эта картина запомнилась ему на всю жизнь. Вот и первые купания в море, утренняя вода была прохладна. Пушкин с великим наслаждением кинулся прямо в воду.

Шли августовские дни 1820 года, Пушкин уже несколько дней жил в Гурзуфе с Раевскими. В Крыму Пушкину нравилось все, скука петербургская рассеялась.

Первые встречи с местным населением Крыма

Проснувшись рано утром, Пушкин обратил внимание на черноглазого мальчика с надвинутой на затылок пестрой тюбетейкой, который трудился во дворе у самовара: целыми пригоршнями сыпал в трубу сосновые шишки, кипятил воду. Пушкину подали коня. Он до начала завтрака объездил окрестности Гурзуфа. Вдруг вдали, у небольшого фонтана, он различил девочку в восточной одежде. Подъехав ближе, Пушкин узнал Марию – дочь Раевского: «Это, наверное, Зара так вас обрядила?». «Я девушка гор», – отвечала Мария, и нельзя было понять, хочет ли она сказать этим что-либо серьезное или просто смеется над ним… Пушкин продолжал свои прогулки на коне, он выбрался наконец на пустынную, уже согретую солнцем дорогу прямо в горы. Поднявшись на возможную высоту по крутым тропинкам, Пушкин невольно вздохнул. Оставив коня, глядел он отсюда в далекую запредельную даль. В раздумье он тронул коня, направив его к Аю-Дагу. Местность была пустынная, казалось, так навсегда ей оставаться. За всю дорогу встретились лишь два пожилых дровосека, блеснувших в улыбке зубами. У одного из них было ружье за плечами.

– Охотитесь? – спросил Пушкин, обращаясь к ним.

– Да.

– А разрешают?

Тот только махнул рукой.

– А как называется эта земля?

– Артек, – ответил он. И, блеснув зубами, улыбаясь, добавил: – А по-русски выходит как «перепелка».

Пушкину очень понравилось простодушие местных жителей – видно, что тут у этих людей   все было свое, все домашнее…

Поднявшись на гору, он был охвачен совсем другим настроением – начали появляться первые поэтические строки. Муза медленно, но опять к нему возвращалась.

Он стоял и, не замечая того, шевелил безмолвно губами…

«Там, на берегу, где дремлет

лес священный,

Твое я имя повторял,

Там часто я бродил уединенный

И вдаль глядел…

И милой встречи ждал».

Эти места остались в памяти Пушкина на всю жизнь. Назад он скакал: опоздал к чаю! А навстречу неслись сады, виноградники, табачные поляны, чалмы из камней, деревенское кладбище, маленькие хижины и ребятишки в длинных рубахах. И вот наконец милый дом и ворота, откуда машут платком и кричат: «Опоздал! Опоздал!».

Он узнает голос Марии и улыбается. Она уже не в крымскотатарском одеянии – на ней летнее светлое платье и голубая лента в черной косе. После обеда решили пешим ходом пройтись в горы, подальше. Не все члены семьи Раевских принимали участие в этой экспедиции по горам вокруг Гурзуфа. Прогулка по горам оставляла в душе Пушкина неизгладимое впечатление – молчала земля, застыли деревья, не шелохнется, молчит и само огромное море, уходящее вдаль и, кажется, ввысь.

И вдруг вдалеке, по склону горы, на боковой, им невидимой тропе Пушкин различил маленького ослика, груженного корзинами с виноградом; с ним шел человек, запевший какую-то предвечернюю песню. На этот чистый и непонятный, но такой душевный голос Пушкин обернулся. Ослик шагал, чуть поколыхивая свою ношу, человек пел о чем-то своем, на родном языке. В горах, наверху, пришлось пировать недолго: стал погромыхивать гром, собиралась гроза. Через несколько минут пошел сильный дождь. Речушка Авунда, как ее здесь называли коренные жители, превратилась в бурную горную речку. Руководил переправой через разбушевавшуюся речку сам Пушкин, стоя по колено в воде. И, когда добрались до дому, все были мокрыми до нитки. Но что может быть веселее: быть молодым, вымокнуть на дожде и сохнуть на солнце! Так делают все: птицы и звери, травы и деревья…

При входе домой, у ворот, экспедицию во главе с Пушкиным с улыбкой встретила Елена – дочь Раевского. В руках у нее была тяжелая кисть винограда. Поодаль стоял тот самый ослик, которого Пушкин видел в горах. Молодой, певец заботливо и бережно укрывал початую корзину винограда. Вечером вся семья Раевских в полном составе собралась за столом ужинать. Приглашали к столу Пушкина, который до вечера не спускался с гор. Он то писал, то, бросая перо, глядел в открытое окно, мысленно прощаясь с Гурзуфом. Новости, которые довелось услышать Пушкину об отъезде, его не обрадовали. Вторая новость была, что Инзов переведен из Екатеринослава в Кишинев – новая страна, Бессарабия, ждала Пушкина.

 

Три недели пребывания Пушкина в Гурзуфе пролетели, как краткий миг счастья. Наслаждаться пришлось на берегу моря недолго: опять на коня, опять в путешествие!

Раевский-отец выехал первым и взял с собой Пушкина: вместе им предстояло перевалить через горы . По пути они заехали в Георгиевский монастырь. В монастыре ночевали. Пушкину плохо спалось. Кажется, возвращалось к нему знакомое недомогание: во рту было сухо и легкий озноб раза два пробежал по спине. Лихорадка не покидала его, временами давала о себе знать. Ночами бредил. Проснувшись, спросил он себя: «Где я?», и тотчас же ответил: «Нет, это еще не Бахчисарай!». Он быстро вскочил и оделся. Визуально осматривая местность, он как бы прощался с этим краем. И вот он отходит в прошлое. И суждено ли когда-нибудь возвратиться сюда? Сердце Пушкина сжалось. Море, прощай!

Но настоящее прощание с Крымом было в Бахчисарае. Туда они прибыли, когда солнце незаметно клонилось к закату. Большую часть пути тропа пролегала в тесном ущелье, по обоим сторонам которого высились крутые утесы. Кое-где темнели пещеры – дело рук человеческих, пещерные города.

Неподалеку от одного такого древнего становища всадники наблюдали любопытное зрелище: бой двух черных баранов. На фоне синего неба они отчетливо рисовались, и это придавало поединку особую романтичность. Они сшибались так крепко, что, казалось, будто их черепа, вдавшись один в другой, уже не могут разъединиться, но, покачав этой слитною головой, они расцеплялись и расходились на некоторое, всегда одно и то же, как на настоящей дуэли, расстояние, а чуть помедлив, снова и снова сближались – неслышно, наклонив головы и не спуская друг с друга внимательного и напряженного взгляда, и… опять – сильный и точный удар, от которого, безусловно, сыпались искры из глаз. Ни один другому не хотел уступать.

– А крепкие бойцы! – сказал Николай Николаевич Раевский – даже и он на них загляделся.

– При первой же дуэли их вспомню, – отозвался и Пушкин.

Бахчисарай их встретил звонко и весело. Шел второй день веселого праздника Курбан-байрам. За каменными большими воротами, выстроенными Потемкиным к приезду Екатерины, шла длинная улица, по которой оживленно скользили, как тени, женщины, покрытые белыми праздничными чадрами. Мужчины посе участия в древних воинственных состязаниях веселой толпой собирались в центр города, где площадь полна была народу. Звуки зурны звали всех к веселью. Никто никуда не шел, но все пребывали в движении. Лавки еще были открыты, кофейни переполнены, в шашлычных и чебуречных также была теснота. Подавалось огромное количество сладостей, приготовленных местными жителями. Пушкин был не прочь соскочить с коня и слиться с этой пестрой толпой, но он был не один, да и усталость его одолевала. Все в окружении говорили только на родном крымскотатарском языке, не внятном ему, но хотелось знать значение каждого слова и древние обычаи коренного народа, но обстоятельства не позволяли… Миновав базар и несколько мечетей со стройными минаретами, они спустились немного вниз и поехали по мосту. А вот Ханский дворец! Время оставило здесь много следов. Дворец производил впечатление сказочного розового городка.

Николай Николаевич Раевский дорогой Пушкину рассказывал кое-что о Бахчисарае. Дворец много подвергался полному разрушению – и Минихом, и фельдмаршалом Ласси, и войсками князя Долгорукого Крымского. Пушкин, посетивший Бахчисарай в 1820 году, узнает, что 37 лет тому зад в 1783 г. последний Шагин-Гирей покинул столицу и увез из дворца все ценное, но через 4 года Потемкин отделал дворец к приезду Екатерины. Несмотря на все деформации, произошедшие во дворце после опустошительных варварских набегов, у Пушкина при входе на территорию охватило дыхание мусульманского мира. Здесь многое почти не сохранилось, однако, странное дело, все дышало настоящей стариной, точно бы она никуда не уходила, а множество ветшавших, а то и вовсе разрушенных гаремных комнат говорило о былом. Розы рдели, виноград вился, на свободе высились огромные тополи, соперничая своей высотой с минаретами. О приезде Раевского местная власть узнала тотчас, Пушкин же, забыв об усталости и о недомогании, тотчас отправился посмотреть на фонтан, о котором ему говорили дочери Раевского, ранее посетившие Ханский дворец и фонтан. Однако фонтан был ли небольшой деталью в этом огромном комплексе многостроений дворца. Это творение рук многочисленного коллектива людей по земным работам, мастеров обработке камней, мраморных металлов, дерева, художников и маляров. Сюда были привлечены и строители-зодчие. На Пушкина этот скромный мраморный памятный фонтан, который он назвал «Фонтаном слез», оказал живое и громадное впечатление.

Раевский, отказавшись от любезных услуг хозяев Бахчисарая, также пошел однажды осмотреть Ханский дворец. Он шел, неслышно ступая по мягким коврам и плетеным подстилкам. «Неужели же, неугомонный, он убежал на базар?» – подумалось ему. Но вот наконец в глубине глубокого перехода он различил силуэт Пушкина, стоящего у фонтана в глубокой задумчивости; рука на груди, точно старался умерить биение сердца. «Александр, что с вами?» – негромко спросил Николай Николаевич. «Со мной? Ничего. То меня трясет лихорадка». – «Полно, на вас лица нет».

Посещение Ханского дворца было ограничено временем, надо было успеть посмотреть развалины гарема и побывать на ханском кладбище, а рано утром – в путь.

Пушкин провел беспокойную ночь. Он рано лег, сославшись на лихорадку. Лихорадка была и в крови, и в душе… Слов еще не было, но звенел уже лихорадочный ритм, плыли краски, видения. Он то кутался в простыни, пытаясь уснуть, то вытягивался во весь рост и закидывал руки за голову. Болезнь его не покидала. Она участилась и давала о себе знать. Чтобы спасти жизнь Пушкина и вывести его из тяжелого состояния, Раевский сам и его окружение искали среди крымских татар знахаря-доктора по этой болезни – лихорадке. Поток посетителей Раевского в Бахчисарае, где он остановился, не прекращался. Важные старики-горожане один за другим приходили к нему выразить свое уважение. Благосклонный и любознательный генерал расспрашивал их и о далеком, и о любопытных ему фактах: как на Курбан-байрам раздавали беднякам баранов, предназначенных к жертвоприношению, верно ли, что в пост Рамазан нельзя даже купаться, нюхать цветы и проглатывать слюну, и почему сунниты делают омовение рук снизу вверх, начиная от кисти и до локтя, а шииты наоборот – г от локтя к кисти, а уж потом он переходил и к другим вопросам: о возделывании почвы под виноград, о навозе и поливке, о способах сушки винных ягод и др. Из соседней комнаты доносились голоса, и Пушкину все, что касалось обычаев коренного народа, также было весьма интересно. Даже ночью он вспоминал кое-что из услышанного: не забыть написать! Все на тех же листках, где уже столько накоплено о быте и нравах не только крымских татар, но и черкесов, осетин, донских казаков. За время пребывания в Крыму Пушкин много раз встречался и подружился с местными жителями. Он полюбил их за откровенность, доброту, честность, щедрость и исключительное гостеприимство. В памяти Пушкина Бахчисарай оставил очень многое. Проснувшись утром, он еще раз восстановил в своей памяти увиденное в Ханском дворце и в перспективе пробудится снова и опять запоет, только уже в поэзии, когда на то придет время. Впереди. Пушкина ожидал Симферополь и расставание с Раевским, путь в Кишинев. За Перекопом ждали его безлюдные приморские степи. Пушкин заранее представлял себе эту ровную однообразную степь. Но прежде чем отправиться в путь, Пушкину пришлось выполнить просьбу Раевского обрить свои волосы. Это испытанный метод излечения лихорадки – к такому выводу пришел он после многочисленных встреч с представителями корённого населения. В Кишиневе Пушкина ждал генерал Иван Никитич Инзов, который перебрался туда еще летом, переведенный по служебным делам из Екатеринослава. Встреча произошла внезапно и необыкновенно тепло. Вошел казачок и доложил, что там спрашивает какой-то молодой человек, видать, путешествующий, бритый, в ермолке. «Еще чего выдумываешь… Откуда бы?» Но Пушкин не стал больше дожидаться за дверью.

– Из Крыма, – сказал он, входя и смеясь. Секретарь осторожно посторонился – выждать, как развернутся события. Инзов вскочил из-за стола, забыв про больную ногу.

– Александр Сергеевич, – воскликнул он радостно.

– Наконец-то! Откуда же вы? Что Раевские? И что, ты в самом деле обрился, что ль, или магометанской вере предался?

Пушкин к нему подошел. Они обнялись. Пушкин глядел на него и улыбался. Он действительно был в тюбетейке, загорел и обветрен.

– Да где же вы остановились? Да отчего не прямо ко мне? И почему в самом деле обрился? И где?

– А в Симферополе. Лихорадка замучила, и я обрился.

– Ну-ну, покажись! Пушкин снял тюбетейку. Вся голова была в царапинах.

– Так брили, – воскликнул он, проводя рукой по голове, – так брили, что и не дай-то Бог! – И начал показывать. – Так вот, стоит скамеечка низенькая, а на ней пиала, круглая чашка без ручки…

– Знаю, знаю… Сам из таких люблю пить.

– Это для мыла. А кисть – как хорошая малярная кисть! И потом такой вот скребок, две ручки загнуты вперед, а посередине отточено… Барана можно зарезать! И голову – раз! – к себе между колен и мылит с затылка… а потом скребком на себя… Раз! Раз! Так только свеклу бы чистить!

Пушкин все это показывал с такой мальчишеской живостью, что Инзов принялся весело хохотать.

– А, от лихорадки, – вдруг озаботился он.

Так они встретились, старый и малый, весело и по-хорошему. Инзов оставил его у себя отобедать. За столом было много народу. Дорогого гостя генерал посадил рядом с собой и усердно расспрашивал про Кавказ и про Крым, про Раевских. Но особенно подробный допрос он учинил о крымской растительности: о лаврах, маслине, чинарах, колючей гледигии и самшите, твердом как кость. Пушкин по возможности отвечал на вопросы… Крым традиционно лечил всех: восстанавливал людям здоровье, многим возвращал вторую жизнь, щедрость уникальной природы и магическое его действие на человеческие умы придавали Крыму особое расположение людей. Пушкин тоже не был исключением, где бы он ни находился, он вспоминал Гурзуф, Бахчисарай, Симферополь. Рука крымского бер-бера (парикмахера) продлила ему жизнь.

Использованная литература

1. Иван Алексеевич Новиков «Пушкин на юге».
2. «Литературная газета» (1985–1989 гг.).

 Иззет ИЗЕДИНОВ