Владимир Поляков: Если мы будем помогать крымским татарам, это будет во благо Крыма
— Владимир Евгеньевич, за вашими плечами яркая и интересная жизнь. Вы преподавали и в школе, и в техникуме, и в вузе. На протяжении 15 лет были директором школы…
— Можно сказать, что я прожил три жизни. Одна, очень интересная и колоритная, была связана с автотранспортным техникумом. Где-то даже жалел, что от нее ушел, потому что чувствовал там себя успешным человеком. Может быть, это как-то и стимулирует, каждый раз я начинаю жизнь заново. Потом школа. Пятнадцать очень замечательных лет. Мне было интересно с детьми и им было интересно со мной. И вот сейчас третья жизнь — в науке.
— А как случилось так, что вы занялись краеведением?
— Ну, это я был обречен, наверно. Помню, еще в автомобильном техникуме мне поручили написать статью к какому-то юбилею. Я написал об истории техникума. И главный редактор, преподаватель литературы Роман Прилуцкий, очень удивился и спросил, откуда я это взял. Я ответил, что мои родители учились еще в первом наборе. И сразу он стал мне заказывать статьи.
Мой родной дядя — один из первых планеристов Крыма, дед был председателем Союза охотников Крыма. То есть все мои предки по маме и папе были крымчанами и, так или иначе, были связаны с историей Крыма. Муж маминой сестры основатель, как тогда говорили, пролетарского туризма. Какую сферу ни возьми, мои родственники везде участвовали. Мне было легко входить в этот мир. Просто, когда я написал статью об охотоведе Туршу, я не указывал, что он брат бабушки. Когда писал о первых планеристах, я не подчеркивал, что это родственники.
Один мой прадед, Илья Туршу, был городским головой Евпатории. Другой прадед был городским головой Феодосии — Ананий Крым. Поэтому корни мои связаны с Крымом и только с Крымом.
— Вам, наверное, об этом с детства рассказывали в семье?
— Нет. Это я уже узнавал потом. Я хорошо знал своих бабушек. Они молчали как партизаны. Они боялись своего прошлого. Моего дядю, маминого брата, одного из первых планеристов, у него был диплом №7, не взяли в летное училище, потому что, оказывается, его отец (то есть мой дед) владел мельницей. Анкетные данные были плохие. Бабушку по отцовской линии лишили избирательных прав. Это был конец всему. Но поскольку мой дед Матвей Поляков помогал большевикам и был с ними связан, она предоставила документы, ее оправдали и у отца была безупречная анкета. Он поступил в военное авиационное училище. Но он всегда молчал и указывал в анкетах, что мама учительница, а отец телеграфист. И бабушка всегда говорила: «Мы бедние, мы бедние». С другой стороны, ее дядя — Соломон Крым при белых был председателем второго краевого правительства Крыма. Когда белые арестовали моего деда, он позвонил и того отпустили. Караимские связи сработали.
— 20 лет назад в одной из публикаций на страницах нашей газеты вы писали, что для краеведа «истина, какая бы она ни была — выгодная или невыгодная, всегда главенствует над сиюминутными конъюнктурными соображениями политиков».
— Да, конечно. Что такое краевед? Чем я отличался от всех историков, журналистов, которые писали по заданию? Я писал о том, что мне интересно. Часто оно не шло в печать. Такое выражение «писать в стол» я испытал на себе. Как-то написал об истории улиц Симферополя. Улица Полицейская, улица Екатерининская — принес в редакцию, а мне говорят: нет, нам не нужны улицы полицейские. А через два года говорят: у тебя была хорошая статья, принеси ее. Когда пришла перестройка, мои темы — татары, старый Симферополь стали востребованы. А те ребята писали только то, что им сказали. Нужно сегодня — он работает, не нужно — он спокойно выкинул и об этом не думает.
Так стала вырисовываться полная картина того, что происходило.
Владимир Шахнюк, журналист «Голоса Крыма» (ныне покойный), и Владимир Поляков на творческом вечере
— Что подвигло вас заниматься историей партизанского движения?
— Это история давняя. Я был механиком автобусного парка и работал по принципу «сутки отдежурил — трое дома». И у меня в подчинении было человек двадцать стариков водителей. Ну и какие-то окна у нас были, они сидели рядом, разговаривали. Они все практически прошли войну. Вспоминали, а я их расспрашивал.
И у меня тогда возникла идея: к тридцатилетию начала войны установить имена всех работников парка, которые погибли в годы войны. И я стал их расспрашивать. Как правило, кто-то помнил одного-двух, не более. Я находил их родственников, так список увеличивался, и мне сказали, что директор парка Подскребов погиб в партизанах. Директор парка — это интересная фигура. Потом мы узнали, что он делегат третьего съезда комсомола. А это в то время имело большое значение. Это единственный съезд, где Ленин выступал. И мы нашли его могилу. Он, оказывается, похоронен в Васильковской балке. Взяли двух партизан — Соловья и Калашникова, они провели нас на эту могилу.
Мы поставили памятник Подскребову. А потом мне сказали, что ты делаешь, там же человек пятьдесят похоронено. И мне пришлось еще два года устанавливать имена погибших партизан. В тот период я встретился со всеми жившими в Симферополе и его округе партизанами. Они мне рассказывали, я записывал воспоминания, подружился с Луговым. Но меня интересовали только зуйские леса и трагедия Васильковской балки. Мы установили имена, сделали большой красивый памятник с именами, и я, казалось бы, от этого отошел. Потом, когда уже работал директором школы, мне дали на экспертизу учебник по истории, и я с удивлением увидел, что о крымских партизанах в нем нет ни слова. И я указал на это автору учебника. А он говорит: о крымских партизанах написано столько лжи, что мы растерялись, не знаем, чему верить.
И тогда я пошел в архив. Стал сопоставлять то, что слышал от участников событий, и то, что увидел в документах. Стала вырисовываться полная картина того, что происходило. Оказалось, что очень многое скрывалось. Скрывался конфликт между военными и руководством партизанского движения, скрывался страшный голод, с которым столкнулись партизаны, скрывался тот бардак, который был при организации, потому что не нужно было такое большое количество отрядов, лес был не в состоянии их принять.
Но что очень важно: мне удалось установить точное число, до последнего человека, сколько партизан-крымских татар на разных этапах было. Всего через партизанские отряды прошло 12 с половиной тысяч человек. Из них 1200 крымских татар. Среди 54 партизан, находившихся в лесу, весь период борьбы (с ноября 1941-го по апрель 1944-го) было три крымских татарина. Но при этом нужно учитывать, что крымчан среди этих 54 было всего 9 человек. То есть практически пропорция соблюдена. Все остальные были пришлые армейцы, которые оказались в лесу.
Крымскотатарский вопрос
— А впервые с крымскотатарской темой вы столкнулись при каких обстоятельствах?
— Да она, в общем-то, никогда меня не покидала. Мой отец в совершенстве знал крымскотатарский язык. О татарах мы слышали, когда он начинал рассказывать о своем селе Ханышкое. В его рассказах вечно фигурировали Рустем, Эдем и т.д. Потому что это были друзья, соседи. Мы переписывались, приезжали дети его друзей к нам в дом. Показывали фотографии, где мой отец с каким-то крымским татарином или сестра папина с какой-то девушкой. Это было как пароль. Они жили дня по три у нас. Поэтому я о татарах знал всегда, что это соседи, друзья, несчастные люди, у которых отняли их родину. Но когда мы вернулись в Крым в 1957 году и когда я стал слышать гадости о крымских татарах, то я не воспринимал этот бред. У меня был иммунитет. А другие люди, конечно, всему верили.
— Насколько трудно придерживаться принципа объективности?
— В Крыму очень сложно. Почему? Произошла полностью смена населения. Тех старых русских, которые жили с крымскими татарами, знали язык, осталось очень мало. Что особо печально, понятие «старый русский» не передается с генами. Я встречал ребят, отцы которых были старые русские, а они уже превратились в татарофобов. Да, он живет в Крыму много лет, уже второе-четвертое поколение, но он такой же, как недавно приехавшие. К сожалению, я знаю единицы людей, которых действительно можно считать старорусскими. А что такое старые русские? Это понятие еще Евгений Марков ввел. Это те русские люди, которые знают язык, обычаи, уважительно относятся к чужим обычаям. Всего лишь. Я, конечно, понимаю, что это было во все времена. Вот у меня на полке Марков дореволюционного издания. И он пишет, как возница врал о татарах и получал от этого удовольствие. Он говорил несусветные гадости, и это было в конце XIX века. Ничего не меняется. Как сейчас таксист будет рассказывать что попало, так и тогда возница. Но ведь был Марков, был Волошин, который писал о татарах с сожалением, горечью, что нарушили их традиции, разрушили этот мусульманский рай. То есть преемственность есть. Русская интеллигенция она не меняется. Но просто интеллигентность — это что? В моей трактовке это способность чувствовать чужую боль. Человек может быть доктором наук и при этом ну нет в нем чувства сострадания. Когда меня бьют – ой, караул, а когда кого-то — это меня не касается.
У Твардовского есть такое стихотворение о войне:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они — кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, —
Речь не о том, но все же, все же, все же…
Вот это все было и у меня. Я всегда чуть-чуть чувствовал вину. Потому что, встречаясь с татарами, я думал: мы, русские, виноваты? Да не виноваты мы, русские. Коммунисты виноваты? Я тогда был тоже коммунист. И коммунисты не виноваты. Сталин один? Берия? И все же, все же, все же…
А в чем была сильна Германия после войны? Она осознала, она покаялась. А у нас до сих пор выступают доктора наук и говорят чушь о том, что крымских татар выселили за то, что они сотрудничали с немцами. Про греков и болгар сейчас замолчали. Но в начале их также поливали. И не играло никакой роли, партизаны, не партизаны.
— Вы можете сравнить, какое общественное мнение о крымских татарах было в Крыму несколько десятилетий назад и как оно изменялось сегодня?
— Вот я помню, в 1990 году симпатии к крымским татарам были большие. Много людей все же совестливых, многие понимали, что они возвращаются. В «Мемориале», помню, нас было человек пятнадцать и четыре татарина, и мы находили общий язык, и я думал, что мы, демократы, будем вместе. И вдруг крымские татары четко пошли по национальному пути, другие тоже. А в начале я помню мнение своих друзей: «мы вместе, мы сила».
В тот же период я проводил съезд о возвращении исторической топонимики. В зале 300 человек и все 300 за то, чтобы вернуть исторические названия. А потом тонус меняется. Возвращать не исторические названия, а татарские. Теперь уже процентов 10 осталось за то, чтобы вернуть. Потому что говорят: «ну да, вернешь исторические, а получается, подыгрываешь татарам».
Потом эта установка — вернуть все и сразу. Я тогда спорил со всеми своими друзьями. Говорю: что значит все и сразу? Отвечают: вот 1662 названия отняли у нас. Все 1662 вернуть. Кто вернет? Ну вот добрый Кравчук, добрый Кучма, добрые другие. Я говорю: да невозможно это. Во-первых, уже треть этих сел отсутствует, многие села слились в одно. Пять сел, а название одно. Давайте возвращать то, что самое древнее, интересное, о чем писали Челеби и другие. И, в общем-то, мне не удалось найти общий язык. Их названия не так волнуют, как борьба вокруг этих названий.
То есть мы на сегодня почему ничего не вернули? Потому что мы, – те, кому дорога история Крыма, опять не выступаем единым фронтом. В первую очередь те названия, которые являются памятниками истории, надо возвращать. У нас до анекдотов доходит, когда приезжают англичане и не могут найти населенные пункты, где воевали их прадеды в Крымскую войну. Они говорят: не знаем мы никакого Вилино, вы нам Алма-Тархан найдите. Мы так носимся с Крымской войной, но не возвратили ни одного топонима.
Был такой хороший лозунг у Форда: «Все, что делается во благо компании «Форд», делается во благо Америки». Я пришел к выводу: если мы будем помогать крымским татарам, это будет во благо Крыма. А у нас наоборот: думают, что чем хуже сделаем татарам, это во благо Крыма. Потому что все же у крымских татар другой менталитет. Мы видим, как сразу с их возвращением изменилось овощеводство и пр. Пришли пахари, знающие. Это хорошо или плохо? Хорошо. Другое дело, что вскоре вас подравняют под отрицательное. Уже крымскотатарские дети начинают хамить, не уважать старших.
— Сейчас возникла идея на указателях писать и официальные, и исторические названия.
— Бинарные названия — это хорошо. Во всяком случае, это приучает людей к следующему этапу. На некоторых улицах, я вижу, старые названия живут, а новые уже преданы забвению. Так же надо и с селами. Те, что представляют интерес — Таракташ, Алма-Тархан, Бурлюк и др., нужно уже сейчас вводить. А если бы ввели бинарный способ — 5 лет любые названия действуют, а в новых документах ставится историческое название, тогда вообще ни одной копейки не потратится. Было бы желание. Но пока все это сложно. В Симферополе мы не вернули ни одного татарского названия улиц. Хотя у нас были прекрасные улица Кантарная, переулок Вакуфный.
Однажды крымские татары сделали роковую ошибку
— Расскажите о своей работе в КИПУ.
— Сначала я по приглашению руководства пришел на кафедру педагогики. Пять лет я преподавал там. Сочетал опыт директора школы, теорию с практикой. Сейчас я работаю на кафедре истории, защитился, стал доктором наук.
Директор школы №37 г. Симферополя чествует гостей на открытии крымскотатарского класса
Хотел бы сказать, что морально я себя чувствую в КИПУ очень хорошо. Во многом это связано с тем, что там хороший микроклимат. Февзи Якубову удалось создать атмосферу взаимной поддержки, толерантности. Я не скажу, что это татарский вуз, это будет ошибкой. Он не татарский, он крымский вуз, где много русских и представителей других национальностей. Как говорят, какой поп, такой и приход. Февзи Якубов задает эту правильную тональность. Посмотрите на памятник благодарности тем республикам, народам, которые приняли крымских татар в трудную минуту, который он поставил совершенно неожиданно — памятник благодарности. Это очень мудро, правильно.
Не надо озлоблять, сыпать каждый день соль на раны. Не надо отвечать ударом на удар, множить зло. В общем-то, крымскотатарское национальное движение до 2014 года шло ненасильственным путем. Получало удары, но сохраняло лицо. Его участники могли говорить о себе как о движении, которое исповедует принцип Ганди. Есть такое выражение: «Времена не выбирают, в них живут и умирают». Однажды крымские татары сделали роковую ошибку, когда сотнями тысяч покидали родину. Несколько волн эмиграции с конца XVIII и в течение XIX века. И чего добились? Казанские татары никуда не уехали, они имеют мощную республику, а крымских татар осталось мало.
Другое дело, что сейчас интересная динамика деторождения. Крымскотатарская семья имеет в среднем три ребенка. Ну что же, набирайтесь терпения, рожайте. Потому что всегда будет этот фактор присутствовать. А уповать на манну небесную, что кто-то сверху, как Ленин, даст национальную республику, как в 1921-м… Никто не даст. Только тоталитарный режим мог дать и мог забрать. Как дали, так и забрали. В демократическом обществе все будет решаться голосованием большинства.
Сейчас я больше востребован в Москве, Петербурге
— Что в своей краеведческой деятельности вы считаете самым важным?
— Понимаете, оценки со временем меняются. Когда-то мне казалось, что я написал книгу об улицах Симферополя, где впервые установил, как все улицы назывались раньше, в честь кого они названы. Потом как-то это отошло. Сейчас удалось установить всех партизан-крымских татар.
На сегодняшний день мною написано 16 книг, порядка 150 научных статей в самых разных журналах, несколько сотен газетных публикаций. Мне дорого, что мои научные работы сейчас стали публиковаться в Турции, Польше, Азербайджане. Другое дело, что возраст уже не тот и сил меньше. Но вот знания есть, востребованность есть, мыслей больше, чем сил. Я хочу закончить книгу об авиаторах-крымчанах. Кстати, очень много крымских татар были авиаторами, там их чуть ли не половина. Книга почти готова. Хочется довести до конца мемуары — записки директора школы. Эти 15 лет были изумительными, хочется об этом периоде рассказать. Ну и подкидывают идеи сделать учебник по топонимике Крыма, просят историю села Улу-Сала написать. Не знаешь, за что в первую очередь взяться.
Я до сих пор переписываюсь с Дмитрием Павловичем Урсу. Это мой учитель, который был моим научным руководителем в первой диссертации, очень много помогал и во второй советами, критическими замечаниями. Сейчас я больше востребован в Москве, Петербурге, потому что в крымское историческое сообщество я не вхожу и не хочу входить. Я пишу то, что считаю нужным.